Для начала: что такое «вторая книга» в понимании американского академического мира, чтобы было понятно, почему это забавно, что я сейчас об этом пишу. В отличие от Германии, например, где издать свою диссертацию в виде книги является частью требований для получения докторской степени, в Америке такого не требует. Выпускают после защиты и депонирования диссертации в университете.
Поэтому свежевыпущенные доктора, как правило, готовят к изданию книгу на основании диссертации в течение первых лет после защиты: в течении пребывания на пост-доковской позиции или (если повезет сразу найти «tenure-track», то есть позицию, которая после нескольких лет может увенчаться постоянным контрактом — «tenure») в первые годы профессорствования. Это называется «первая книга». Из диссертации нужно в годы на «tenure-track» выжать как можно больше публикаций, в том числе книгу. Закончится ли период «tenure-track» постоянным контрактом как раз зависит от того, насколько эффективно человек публикуется. И, в частности, в какой-то момент нужно уже перестать выжимать статьи из диссертационной темы (если выжимать слишком много статей, издательство может не принимать рукопись книги, т.к. уже много отдельно опубликовано) и заняться «второй книгой». Насколько я понимаю, это то, по чему оценивают эффективность профессорской работы уже через несколько лет на постоянном контракте, например, для повышения в должности. (Это общая схема, в идеальном сценарии, на который надеется любой выпускник Ph.D., все более ускользающем от нас по мере уменьшения количества постоянных позиций. Есть и люди, сумевшие издать вторую книгу, крутясь на временных позициях, но, как правило, на временных позициях нет времени и мотивации возиться.)
В общем, я придумала идею, о чем можно будет написать вторую книгу.
Называться она может, например, «Между корявостью и отсебятиной: дискурс о позднесоветском и пост-советском литературном переводе на русский язык». То есть у меня уже даже есть красивое название для нее. Для справки: у меня нет красивого названия для моей диссертации. Мне помогли какое-то сформулировать, я им озаглавила мою выигрышную заявку и так, видно, и буду защищаться, но для диссертационной книжки еще буду долго думать.
Как я уже упоминала, я делаю майнор в области переводоведения. Здесь есть магистерская программа in translation and interpreting, а также возможность получить сертификат, который вот начиная с этого года проапгрейдили до майнора, для студентов других магистерских и докторских программ. Программа, в общем-то, готовит переводчиков — не знаю, насколько эффективно с учетом курсов, обязательных для студентов магистерской программы, которые я не слушала. Мне кажется, не очень эффективно. Но меня это все в последнее время интересует больше не в том смысле, чтобы научиться переводить, а в том, чтобы дополнить мое понимание литературы пониманием литературного перевода — именно с точки зрения литературоведа, а не переводчика. То есть на мета-уровне.
А тут из одного задания, которое, вообще-то, должно было быть довольно-таки техническим анализом того, что происходит в переводе, у меня осталось много неотвеченных вопросов даже не на мета-уровне («каким должен быть хороший литературный перевод?»), а на мета-мета-уровне («что в определенных культурных контекстах считается хорошим литературным переводом?»).
В основе, конечно, вечная дихотомия: верный или красивый, шляермахеровское «принести читателя к тексту или текст к читателю», accuracy или fluency. Но все-таки мне представляется, что ответы, направляющие и переводчиков в решении, что делать, и читателей в оценке «что хорошо», более нюансированные.
Например, Лоренцо Венути в своей известной книге «Невидимость переводчика» сетует на абсолютно заполонивший англоязычный перевод идеал fluency, но под этим он подразумевает (анализируя в том числе критический дискурс) максимальную простоту стиля, ясность, за которой якобы (его «якобы», ставящее этот идеал под сомнение) прозрачно виден замысел оригинального автора. О переводе в критических рецензиях не упоминают, кроме как, максимум одним словом: «молодец, все прозрачно передал». (Та самая «невидимость».)
В русскоязычном переводе (допустим, в советский период) тоже, очевидно, преобладал идеал target-language fluency, но что под ним подразумевается? Мне кажется: изысканный стиль. Знаете, как у Довлатова: «А вы замечали, какой Курт Воннегут отменный стилист? В переводе Рита Райт-Ковалевой.»
И о переводе говорят. О, как много говорят о переводе. Интересно, здесь в дайри еще есть со мной те люди, с которыми мы вместе все говорили лет 18 назад о переводе «Гарри Поттера»? Все — знатоки того, какой перевод плох. Если поискать про случайного классика «Х в переводах на русский язык», в первых же строках будут рассуждения о том, что, нет, такая-то его книга еще не получила качественного перевода на русский язык (хотя уже изданы, скажем, четыре разных перевода). И дальше разбор по предложениям: тут отсебятина! тут — коряво!
Это я искала про Джеральда Даррелла, если что, потому что изначальный мой анализ был случайного перевода его одного рассказа. Так вот, там, если присмотреться, тоже сплошная «отсебятина», если в таких категориях рассматривать. Но не коряво, а, наоборот, очень элегантно. Это звездный перевод.
Отсюда рабочая гипотеза: «отсебятина» — это no-no, если при этом «коряво», а если красиво по-русски сказано, то честь и хвала, переводчик смог «воссоздать» непереводимый оригинал. Мне кажется, мы все еще выросли на этом идеале. И наше «фу» на перевод «Гарри Поттера» Марии (?) Литвиновой — оно про это. Ее «отсебятина» получилась мимо, поэтому непростительна.
И мне, как очевидно сформировавшей свои вкусы к литературному переводу на той парадигме, очень тяжело читаются переводы произведений, например, Терри Пратчетта или Дугласа Адамса, которые явно нацелены на что-то другое. Как у читателя, у меня возникает ощущение, что они намекают на что-то смешное в английском оригинале, вместо того чтобы, ну да, «воссоздать», то есть придумать что-то совершенно другое на русском. Как литературоведу, мне очень интересно отделять свою реакцию как читателя из определенной культурной парадигмы, от аналитических выводов. И на этом материале можно было бы посмотреть, как меняется сама парадигма, в том числе при переходе к коммерческому книгоиздательству. Объектом анализа тут был бы, собственно, дискурс, то есть критические высказывания, а сами переводы — лишь постольку-поскольку.
Вот в таком направлении могла бы быть написана моя «вторая книга». Считай, грантовая заявка сформулирована.
Идея, кстати, третья (как следует из заголовка), так как уже две более и менее разработанных у меня было. Для одной из предыдущих идей уже даже есть тексты двух сделанных докладов — две главы написано, считай.
Интересно, это все, кому следует запереться и в течение года только денно и нощно писать диссертацию, так в лес смотрят?